Вспомним детские годы…
Вспоминать своё детство любят все. Многие любят рассказывать о нём своим детям и внукам. А вот, например, граф Лев Николаевич Толстой взял и поведал не только потомкам, а и всему миру о своём детстве. А заодно об отрочестве и юности. Его примеру поспешил последовать Максим Горький. Впрочем, очень многие писатели касаются темы своего детства. Уж очень душевная эта тема!
А много ли мы сами знаем о детстве своих родителей? Не говоря уже про дедушек-бабушек. Наверняка они не раз рассказывали о своих детских годах нам, тогда ещё маленьким и несмышлёным. Только в наших детских головах задерживалось совсем немного от услышанного. Я, например, жалею, что мои родители не оставили никаких письменных воспоминаний.
Я тоже рассказывал и продолжаю рассказывать детям о том, как я был маленьким. Но человеческая память — сложная и непредсказуемая штука. Иногда она бывает очень зла и коварна, загоняя отдельные воспоминания из жизни в самые недоступные свои уголки. Однако случается, что события из прошлого, вроде бы совсем забытые, неожиданно всплывают в памяти. Так часто бывает, когда попадаешь на какое-либо место, связанное с прошлым, встречаешься с людьми, с которыми тогда дружил.
И я решил записывать воспоминания о своём детстве, о том, что меня тогда окружало и как я всё это воспринимал. Для детей. И, может быть, внуков. Пока моя память не сыграла со мной злую шутку. Наступит время, и им станет это интересно.
Я не Толстой и даже не Горький. И никакой я не писатель и даже близко не стоял. Вряд ли мои рассказы будут интересны широкой публике. Но я всё же рискну опубликовать их, правда, в сильно урезанном виде, опустив многие подробности. Они не столько обо мне, сколько о том ушедшем времени, что мне бесконечно дорого.
Счастливая пора
Родился я в Сясьстрое, где отец работал по распределению. Родители мои вскоре после этого вернулись в Лугу, где снимали часть дома на Нижегородской улице. Отец работал на тигельном, я же предпочитал проводить почти всё своё время у бабушки в деревне.
В Шалове у нас тогда была всего лишь одна единственная небольшая комнатка в старом доме, построенном ещё до революции помещиком Лебедевым. Дом предназначался для прислуги и был известен среди деревенских, как Жёлтая дача. Он был построен настолько добротно, что и сейчас выглядит совсем неплохо для своего почтенного возраста. Правда, последние годы он синий, а не жёлтый.
Комната наша имела одно большое окно, смотрящее на луг, а также круглую печь, которая давала достаточно тепла в холодное время. Сени и крохотную кухоньку с единственной дровяной плитой мы делили с соседкой-старушкой. По второй половине дома жили ещё две семьи. Летом мы больше жили на веранде, пристроенной к дому в конце 50-х. Там же и готовили себе пищу на керосинке.
Перед домом был небольшой палисадник, где для меня и соседских детишек была обустроена песочница. Здесь, возле песочницы, и было основное место для наших игр в тёплое время года. Сразу за домом начинался косогор, там были сделаны грядки с морковкой и зеленью, а также посажены кусты чёрной смородины и малины. В самом низу участка стоял хлев, в нём жила рыжая корова И́скра. И куры.
За хлевом и сенным сараем была небольшая чистая и сухая лужайка, которая плавно спускалась к лугу. На лужайку можно было спуститься и через огород, и по широкому проезду между участками. От лужайки на луг шла узенькая тропинка, по ней можно было дойти до самой реки. Летом, в пору сенокоса, на лужайке появлялся огромный стог. Сено для скота косили и сушили рядом, на лугу. У каждого корововладельца был свой надел, границы наделов строго соблюдались. Осенью и зимой стог служил нам объектом для игр. К весне он окончательно исчезал, съеденный коровой, и мы перемещались снова к песочнице.
Когда погода совсем не позволяла играть на улице, я играл дома. Либо в одиночку, либо в компании девчонок-соседок. Игрушек, по современным меркам было совсем немного, я до сих пор помню их все.
Это были: жестяная юла, которой я испортил весь пол, такие же жестяные заводной мотоцикл, трактор с резиновыми гусеницами, автокран «ЗИЛ» на резиновых шинах, довольно топорно выполненный деревянный разборный домик и серый резиновый слон. Нехватку игрушек мы легко компенсировали собственной изобретательностью.
Перед самой школой родители подарили мне фильмоскоп и коллекцию диафильмов, тёмными осенними и зимними вечерами я устраивал киносеансы для себя и соседских детишек.
Проделки сорванца
По самому низу, практически по краю луга шла тропинка. Та часть её, которая уходила направо, к началу деревни, вскоре упиралась в ограду чьего-то участка. Проход вдоль забора был труднопреодолимым из-за колючих зарослей ежевики. А вот та часть, которая вдоль соседских участков уходила влево, была куда интересней. Куда она вела, я тогда не знал. И эта неизвестность манила меня. По этой тропинке, тогда ещё не заросшей окончательно, я удалялся от дома довольно значительно. Так мне тогда казалось. Рядом с тропинкой был колодец. Именно по этой причине мне и было запрещено ходить туда, впрочем, соседским детишкам тоже. Но я ходил, уж слишком притягательной была эта полузаросшая тропинка — бывшая помещичья аллея.
Другие направления тоже были мной исследованы, насколько это было возможно. Как правило, я делал это в одиночку. И дело было даже не в том, что я с самого раннего детства предпочитал одиночество. Просто вокруг не находилось подходящей компании. Я был единственным мальчиком в радиусе полукилометра от дома. Ну, если быть совсем объективным, то не единственным, рядом жил мальчишка-школьник, но он никогда не снисходил до общения с мелюзгой. Из детей примерно равного со мной возраста вокруг были одни только девчонки. Конечно, и с девчонками мы играли вместе, ходили друг к дружке в гости, когда погода не позволяла играть на улице. Вместе отмечали дни рождения.
В апреле, после таяния снега, река Луга сильно разливалась и вода подступала совсем близко. Казалось, что река на какое-то время становилась шире раз в десять, а то и больше. Такая благодать притягивала меня, словно магнитом. И вот как-то раз я решил отправиться в путешествие, чтобы получше изучить родные просторы. Вооружившись длинным шестом, я уже начал спускать на воду жестяную ванну, в которой стирали бельё. В последний момент сосед схватил меня за шиворот и доставил на сушу. А вскоре мне пришлось предстать перед бабушкой и ответить за содеянное. Даже и не за содеянное, а за задуманное. Стоя в углу, раздосадованный, я всё же понимал, что моя затея могла окончиться довольно печально для меня. Не будь рядом бдительного соседа. Так что спасибо ему.
Однако, несмотря на отдельные неудачи, я продолжал обследовать окрестности вокруг дома, с каждым разом удаляясь всё дальше. Бабушка часто брала меня с собой — в лес за грибами, на чаепитие к знакомым, в магазин. Поэтому я знал, что за пределами нашего двора тоже есть жизнь. И моё любопытство не давало мне покоя. Моим близким тоже.
Тяжело в учении…
Всякого рода инструменты всегда привлекали моё внимание. Мне хотелось во что бы то не стало стать таким же умным и умелым, как и мой отец. Он всегда был для меня примером. Однако обучение оказывалось более трудным, чем я ожидал, навыки владения инструментами давались мне кровью. В самом прямом смысле. Так, попытки выковать самурайский меч из найденного металлического прутка заканчивалась обычно отбитыми пальцами. Работа с ножом поначалу тоже приводила к многочисленным порезам.
Моя мама и моя тётя, к счастью, были медиками и первая помощь всегда поспевала вовремя. Огорчали не столько раны, сколько наказание за моё самовольство. В какое-то время от меня даже начали прятать ножи и молотки. Но порезы быстро зарастали, занозы извлекались, отрастали и новые ногти на отбитых пальцах. А вместе с этим росло и моё «мастерство».
Наказания
Нельзя сказать, что все мои проделки вызывали у моих родных лишь умиление. Бабушка, несмотря на всю её любовь ко мне, была строгой и принципиальной. Ни одно из моих «правонарушений» не оставалось безнаказанным. К моему счастью, не все они становились ей известны.
Основным и самым неприятным для меня наказанием было стояние в углу. Нет нужды описывать этот вид экзекуции подробно, людям моего возраста он хорошо известен. В доме не было ремня. Поэтому бабушке часто приходилось грозить мне верёвкой, той самой, на которой она водила корову. В ход эту верёвку она, однако, никогда не пускала. Но я был готов получить верёвкой по мягким местам, лишь бы не стоять в этом ненавистном углу. Помимо всего прочего, свободный угол в комнате был всего один — ну никакого разнообразия! Это только усугубляло мои страдания — время словно останавливалось, жизнь со всеми её прелестями проносилась мимо… Я стоял, уткнувшись в угол и про себя с горечью рассуждал о жестокости и несправедливости жизни.
Сейчас я вполне отдаю себе отчёт в том, сколько здоровья и нервов было потрачено моими родными из-за моих приключений. Притом, что я считался послушным ребёнком. Страшно подумать, какими же были непослушные?
